Защита Ружина – 2. Роман - Олег Копытов

– Лично нет, но, конечно, наслышан.

– Ну вот он меня и приглашает на выступления, и он настоял, чтобы ученый совет присудил мне профессора кауза хонори. Ты, конечно, знаешь, как с латинского переводится…

– «По причине чести», «в силу заслуг», – мы общались с Сысоевым так давно, с 95-го, уже почти 10 лет, так что я уже дошел до хамства его перебивать.

– Да… Ну так вот…

Сысоев еще поговорил немного о своих заслугах и о ректоре Бедобабине, после чего я приступил к делу.

– Всеволод Петрович, я стал кандидатом наук, но пока в этом качестве холост до неприличия. Не просто без работы, а даже не знаю, к какому вузу подступиться. С пединститутом, вы знаете, мой роман закончился полным разводом… А у вас нет какой-то возможности намекнуть Бедобабину, что есть свежеиспеченный кандидат наук, который рвется в бой!

– Намекнуть! Да я ему специально позвоню!.. Так, знаешь что, давай прямо сейчас…

– Нет-нет, Всеволод Петрович, время терпит… И потом: я ж не в проректоры рвусь, может, у него есть хоть какая-то завалящая для меня должностёнка?

– Должностёнка?! Я буду ректору звонить, чтобы для тебя, знатока Шолохова, он искал… должностёнку!.. Андрей, не был бы ты для меня другом, я б сказал тебе, какой ты сейчас сын!

– Знаю, для вас я сейчас сукин… Ой, пардон, опять чушь сморозил…

– Всё, баста, наш с тобой трёп вообще в разнос пошел!.. Иду звонить.

Бедобабина на месте, как и вообще в городе, не оказалось…

Журналистско-писательская тусовка плоха во многих смыслах. Но в некоторых смыслах она очень хороша.

Еще я позвонил поэту Ковалёву. Тот – даром что завел бизнес – свой книжный магазин, стихи писал до сих пор, к своим 50-ти годам всё какие-то ученические, но вопросы решать умел.

Он перезвонил через день.

– Слушай, ну «Этогородские ведомости» ты, конечно, знаешь – только не газету, а издательский дом, Смирнова?

– Конечно. – Я уже умел компетентно врать, чтобы не прослыть некомпетентным.

– Так вот я им позвонил. Только не самому Смирнову, а Карпову. Он у них исполнительный директор. Бывший журналист, кстати. Сейчас они на плаву. И с Соколом дружат, и с Белым домом, заказов – море. Умные люди им нужны. Карпов хочет тебя посмотреть. Пока на должность редактора, а там видно будет. Записывай телефон…

Я позвонил, даже не покуримши.

Голос в трубке был тих, вежлив и приятен. Смотрины назначили на понедельник.

Надо же! Такие собеседования, наверное, устраивают резидентам разведок в крупных странах-«партнерах». В большом кабинете, явно самого Смирнова, я видел этого дядьку разок по телевизору – в 90-х он спас от финансовой катастрофы старейшую газету области, именно тем, что пристроил к ней новоиспеченный одноименный издательский дом, мгновенно занявшийся пиаром власти и нуворишей, – в передаче, явно «джинсе», причем грубой варки, корреспондент густо поливал его елеем, но тот держал приторный удар более-менее спокойно, – в большом кабинете восседали Карпов – маленький, но по виду не ершистый, кроме того, мужичок под шестьдесят, похожий на заслуженного железнодорожника, сухой и кряжистый, как вагонная сцепка, женщина из того сорта, что всегда улыбаются, но редко что говорят, и парень лет 25—27 сильно похожий на финского актера, что вылепил колоритные роли в русских комедиях «Особенности национальной охоты» и «Особенности национальной рыбалки» (хотя лично мне больше нравится «Кукушка»). Впрочем, в отличие от финского актера парень был худощав. Вот такой набор начальников «второго плана» (ибо первого – только сам Смирнов, разумеется). Не много ли для глубоко провинциального «Ройтера» совсем юной капстраны?

Мое резюме лежало перед Карповым, и он задал лишь один вопрос: почему я ушел из банка?

– Он утонул, – ответил я тихо и с мягкой улыбкой, как Путин на вопрос Лари Кинга о том, что случилось с подводным крейсером «Курск».

Почти все остальные вопросы задавал худощавый финский актер (вскоре мне бросилось в глаза какое-то фиолетовой ожерелье из каких-то зубов над его сиреневой футболкой).

– Фотографировать умеете?

– Конечно, мальчишкой баловался: пленка, проявители, закрепители, всё такое. Но цифрового фотоаппарата у меня сейчас нет (До эпохи, когда будут у каждого, осталось 3—4 года, мой читатель!)

– Понятно… А по какой науке вы кандидат?

– Филологии.

– А как думаете, местные, вообще дальневосточные писатели могут дать доход с тиража в тысячу-две, если их издать не очень шикарно, но и не убого?

– Однозначно нет.

– Это почему же?

– Чтобы книжку купили все, нужно, чтобы за ней стоял мощный культурный миф. По крайней мере, раньше так было. Вот как-то родился миф, что Чингиз Айтматов в маленьком пространстве романа «Буранный полустанок», да и по времени, там, кажется, всего сутки прошло, как у классицистов, – чуть ли новый завет классицизма соорудил. Все его и купили. Во всяком случае, интеллигентам было стыдно, если у них этой книги нет или они ее не читали. То же самое с зарубежкой, ну, не знаю, Уильям Голдинг, «Повелитель мух» – вроде бы про детей, но там есть всё, ответы на все вопросы человечества.

– Но сейчас же Дарья Донцова, Акунин?

– А сейчас другой миф, не культурный, а потребительский. Что это однодневки, но вот такие элегантные одноразовые носки, которые – да, одноразовые, но которые хотя бы один раз, хоть один день, но обязательно нужно поносить. Тогда это круто. А штопанные старые носки – это не круто. Что это признак, пардон, лоха. Но вот, чтобы такой как Донцова или Акунин миф соорудить, нужно, во-первых, писать более-менее технично, а во-вторых и главных, иметь мощную машину для раскрутки этого самого потребительского мифа. Ни у кого из местных нет ни того, ни другого. Нет, у местных ни у одного шанса нет, всё, что бы у них не издали – художку, во всяком случае, – в жуткий убыток.

– Вы только Сергею Алексеевичу этого не говорите, – подал очень ценную реплику Карпов. Ценную во многих смыслах. Во-первых, я понял, что Сергей Алексеевич – это Смирнов. Во-вторых, что он, как настоящий хозяин, делает здесь всё, что хочет, типа – авторитарное правление. В-третьих, что художественную литературу, даже местных авторов, даже себе в убыток, всё же издает. В-четвертых, если он потакает своим, пусть благородным, принципам в ущерб экономике – рано или поздно прогорит. Ну и, наконец, в-пятых, что меня берут.

Андрей Васильевич Ружин, сорока лет от роду, кандидат филологических наук, с заметными следами весьма непростых сюжетов жизни на лице, во взгляде, несколько глубоко посаженных глаз, с белогвардейскими, точнее, штабс-капитанскими пепельными усами, стройностью еще без намека на возрастную – не полноту, Боже упаси!, – а мужскую корпусную дооформленность, безо всяких там пошлых животиков, стоял в одиночестве у окна продолговатого небольшого кабинета в первый свой рабочий день в ИД «Этогородские ведомости» и смотрел с высоты десятого этажа на давно ему знакомую улицу имени товарища Ленина, давно ему знакомого Этого города. Его терзало смутное предчувствие – какой-то обманки судьбы, не меньше… Внизу посередь дома в стиле не самых примитивных жилых домов 50-х, светло-коричневого, почти желтого, с угловатыми выступами по фронту, покатым углом рифленой крыши, безупречно квадратными окнами, с балкончиками из перил – маленьких белых колонн (точнее крупных шахматных пешек), посередь этого дома были даже не ворота, а была какая-то ремарковская триумфальная арка, за которой угадывался манящий вглубь и вдаль сквер. Но Ружин хорошо знал свой город. Нет там никакого сквера. Там несколько, действительно, высоких старых деревьев, а дальше – выход в пьяный район, и еще дальше – пропахшая карболкой старая больница… Вот сад у той больницы действительно замечательный…

Зашли двое. Молодой начальник самого молодого отдела издательского дома, где теперь работал Ружин, так похожий на финского актера, только стройнее и со славянской глубоко спрятанной одновременно иронией и грустью, Ружин уже знал, что его зовут Роман Яшин, и второй парень, чуть-чуть рыжеват, хотя, скорее блондинист, но более начальника грустен, неуловимо напоминающий певца Стинга в возрасте эдак под 30.

– Это Лёша Павлюченко, тоже редактор, будете работать вместе, на первых порах он будет вам помогать и вводить в курс дела. Между прочим, он мастер по киокушинкай и кандидат наук.

– Ух, ты! Коллега? Филолог?

Леша засмущался.

– Я закончил фэвээс педа и взял корки кэпедэна…

Потом, видать, быстро понял, что для первого диалога знакомства нагородил слишком много аббревиатур, носить желтую звезду кандидата педагогических наук, к тому же окончившего факультет физвоспитания и спорта пединститута, тоже не каждому приятно, поэтому он спешно махнул рукой и добавил: